Коротко о том, как писатели друг друга оплёвывали
Ну а как это по-другому назвать? Оплёвывали как есть, их меткие и колкие фразы в сторону своих коллег по цеху это всегда емкий, качественный, едкий плевок. Это мы, обычные люди, без писательского таланта, можем просто послать в определенном направлении, а писатели делают это изящно. Так вот об этом и поговорим.
Марк Твен о…
…о Брете Фрэнсисе Гарте:
«Гарт — лжец, вор, жулик, сноб, алкоголик, тряпка, трус, предатель и скрывает свое еврейское происхождение так тщательно, будто считает его позорным».
…о Фениморе Купере:
«В творчестве Купера имеются некие недостатки. В одном только «Зверобое» на скромных 2/3 страницы Купер совершил 114 преступлений против литературы из 115 возможных».
…о Джейн Остин:
«Я не считаю, что у меня есть право критиковать других авторов, и делаю это, лишь когда меня попросту трясет от ненависти. Мне часто хочется критиковать Джейн Остин — ее книги сводят меня с ума настолько, что я не могу с собой совладать. Каждый раз, когда я читаю «Гордость и предубеждение», мне хочется выкопать ее труп и вдарить ей по черепу ее же берцовой костью».
Уильям Фолкнер о…
…о Марке Твене:
«Писака, которого в Европе не посчитали бы даже четверосортным, нарядивший литературное старье в новую одежду местного производства, чтобы заинтриговать людей поверхностного и ленивого ума».
…об Эрнесте Хемингуэе:
«Он не в состоянии использовать слова, способные заставить читателя заглянуть в словарь».
Эрнест Хемингуэй об…
…об Уильяме Фолкнере:
«Несчастный Фолкнер. Неужели он действительно думает, что большие мысли идут от больших слов?»
«Вы когда-нибудь слышали о человеке, который бы пил на работе? Это Фолкнер. Он иногда этим грешит — я могу с точностью указать на страницу, когда он уже выпил свою первую рюмку».
…о Джеймсе Джойсе:
«По-моему, он просто идиот, я думаю, что его книга (роман «Улисс». — Прим. ред.) еще причинит большой вред нашей стране. Я снова перечитаю ее, чтобы дать вам точный ответ. Но не обязательно есть целую тарелку струпьев, чтобы узнать, что это струпья. Надеюсь, он покончит жизнь самоубийством».
Гюстав Флобер о Жорж Санд:
«Большая корова, полная чернил».
Иван Бунин о…
Максиме Горьком:
«Вот уже сколько лет мировой славы, совершенно беспримерной по незаслуженности, основанной на безмерно счастливом для ее носителя стечении не только политических, но и весьма многих других обстоятельств — например, полной неосведомленности публики о его биографии».
Иван Бунин о Владимире Маяковском:
«Маяковский останется в истории литературы большевицких лет как самый низкий, самый циничный и вредный слуга советского людоедства, по части литературного восхваления его и тем самым воздействия на советскую чернь».
Владимир Набоков обо всех
О Федоре Достоевском: «Его полное отсутствие вкуса, монотонный анализ страдающих от фрейдовских комплексов героев, а также то, что он полностью погряз в трагических злоключениях человеческого достоинства, — всем этим тяжело восхищаться».
Снова о Достоевском: «Дешевый любитель сенсаций, вульгарный и невоспитанный».
О Джозефе Конраде: «Не выношу его стиль сувенирной лавки с корабликами в бутылках, бусами из ракушек и другими романтическими клише».
Об Эрнесте Хемингуэе: «В умственном и интеллектуальном плане он безнадежно юн. Ненавижу его истории о колоколах, мячах и быках» (в оригинале лучше: «about bells, balls, and bulls». — прим. ред.).
О Николае Гоголе: «Когда я хочу, чтобы мне приснился настоящий кошмар, я представляю себе Гоголя, строчащего на малороссийском том за томом «Диканьки» и «Миргорода»: о призраках, которые бродят по берегу Днепра, водевильных евреях и лихих казаках».
О Томасе Манне: «Крошечный писатель, писавший гигантские романы».
Об Уильяме Фолкнере: «Летописец початков кукурузы. Считать его произведения шедеврами — абсурд. Ничтожество».
О романе Бориса Пастернака «Доктор Живаго»: «Ненавижу. Мелодраматично и дурно написано. Считать его шедевром — абсурдное заблуждение. Пробольшевисткий роман, исторически неверный. Жалкая вещь, неуклюжая, тривиальная, мелодраматичная, с избитыми ситуациями и банальными совпадениями».
О Максиме Горьком: «Потрясающая посредственность».
О Николая Чернышевском: «Его судьба трогательна, его работы смехотворны».
Коротко о Жан-Поле Сартре: «Даже хуже, чем Камю». (Видимо «хуже чем Камю» из уст набокова это грязное ругательство. — прим. ред.)
Но и это еще не все. Есть у меня еще в запасе несколько интеерсных фактов о поэтах и писателях, которые, возможно, будут интересны и дополнят собой копилку писательских дрязг.
Лорд Джордж Байрон и Джон Китс – лорд Байрон весьма нелицеприятно отзывался о своем современнике, обещая сдернуть с него шкуру, потому что «сил больше нет терпеть его идиотизм».
Антон Чехов и Лев Толстой – у них были весьма сложные отношения. Толстой не любил пьесы Чехова, говоря, что они хуже Шекспира (по его меркам это было оскорблением), а Чехов в свою очередь отзывался о творчестве Толстого как о недостоверном и невежественном.
Иван Бунин и Сергей Есенин – Бунин не выносил Есенина, считая его пьяницей.
Михаил Кузьмин и Иван Бунин – Бунин ненавидел и его, говоря о нем, как о «педерасте с полуголым черепом и гробовым лицом, раскрашенным, как труп проститутки».
Гор Видал и Трумэн Капоте – Гор Видал не выносил автора книги «Завтрак у Тиффани», называя его домохозяйкой из Канзаса с кучей предрассудков.
Бернард Шоу и Джеймс Джойс – Бернард Шоу называл новаторский подход своего соотечественника к литературе «омерзительной писаниной отвратительной фазы цивилизации».
Николай Гумилев и Максимилиан Волошин – были участниками последней дуэли поэтов. Они стрелялись из-за поэтессы Елизаветы Дмитриевой. Дуэль прошла без кровопролития: Гумилев промахнулся, а Волошин стрелял в воздух. Однако они так и не помирились.
На закуску я оставил последний факт об одном из моих любимых поэтов — о Николае Некрасове. В школе нам его подают до тошноты правильного, народного поэта, а на самом-то деле Некрасов был тот еще «фрукт».
Репутации Некрасова как революционного демократа и нравственного человека в 1866 году был нанесён огромный ущерб, когда поэт, вероятно пытаясь сохранить свой журнал «Современник», прочитал хвалебную оду генералу Муравьёву-Виленскому («Муравьёву-Вешателю») на обеде в Английском клубе 16 апреля. В оде Некрасов призывал к скорейшей расправе над молодыми революционерами, которым ранее сам же адресовал призывы: «иди в огонь…», «иди и гибни…», «умри не даром: дело прочно, когда под ним струится кровь…». Ода вызвала шквал негодования в обществе и особенно в литературных кругах. Оскорблены поступком Некрасова были даже сотрудники его журнала «Современник» и члены Английского клуба, которым довелось услышать это произведение. Остаток жизни Николай Некрасов прожил в атмосфере презрения со стороны значительной части общества.
В 1866 году генерал Муравьёв, прославившийся до этого большой жестокостью при «усмирении» Польши, был вызван царём из отставки, чтобы подавить революционные настроения в Петербурге, после того как на жизнь царя было совершено покушение. Репрессии, немедленно начатые Муравьёвым и затронувшие даже князей и министров, посеяли страх и панику в среде столичной интеллигенции. Многие антимонархически настроенные люди, чтобы избежать репрессий, вынуждены были публично выражать ликование по поводу чудесного спасения царя и восхвалять его спасителя — Осипа Ивановича Комиссарова, толкнувшего террориста (Д. В. Каракозова) под руку в момент выстрела. Поддался этой панике и Некрасов, сначала подписав адрес царю, выражая свою «глубокую скорбь о неслыханном в России преступлении» и в то же время «беспредельную радость о сохранении горячо любимого монарха», а затем сочинив стихи в честь Комиссарова.
14 апреля Некрасов получает тайную записку от цензора Феофила Толстого с предупреждением о готовящемся закрытии журнала «Современник». В это же время старшина Английского клуба граф Г. А. Строганов, которому понравились стихи в честь Комиссарова, предлагает поэту приготовить стихи для обеда в честь Муравьёва, которого только что сделали почётным членом клуба. Опасаясь закрытия своего журнала, которому поэт посвятил много лет (и который в итоге всё равно был закрыт Муравьёвым), Некрасов решил сочинить и за обедом прочесть генералу оду. По словам присутствовавших, Некрасов начал заискивать перед Муравьёвым с самого начала обеда. Сидя за столом с Муравьёвым и слушая, как тот ругает революционные идеи, распространяемые журналами, поэт кивал ему и повторял: «Да, ваше сиятельство! Нужно вырвать это зло с корнем! Ваше сиятельство, не щадите виновных!» После окончания торжества, когда обедавшие покинули обеденный стол и остались лишь немногие, перешедшие в галерею выпить кофе, Некрасов подошёл к Муравьёву и попросил позволения сказать свой «стихотворный привет». Муравьёв разрешил, но даже не повернулся к поэту, продолжая курить трубку. Текст оды не сохранился, но, по утверждению присутствовавших, она содержала высокопарные восхваления Муравьёва и призывы к расправе над всеми революционно настроенными.
Сам Некрасов никогда не отрицал подлости своего поступка, но поначалу отвергал право судить себя, полагая, что всё общество пропитано подлостью: «Да, я подлец, но и вы подлецы. Оттого я подлец, что я ваше порождение, ваша кровь. Вашего суда я не признаю, вы такие же подсудимые, как и я». В то же время, по мнению К. И. Чуковского, Некрасов до смерти испытывал мучения совести по поводу данного происшествия, критика по этому поводу глубоко ранила Некрасова и много раз вызывала ухудшение его здоровья. По утверждению друзей, спустя годы Некрасов часто начинал «не то оправдываться, не то казнить себя», это была «затруднённая, смущённая, сбивчивая речь человека, который хочет сказать очень много, но не может». Особенно мучительным казалось ему, что теперь нарушена та идейная связь, которая явно для всех существовала у него с Белинским и Добролюбовым, которых Некрасов очень ценил. Перед смертью поэту чудилось, что портреты Белинского и Добролюбова, висевшие у него в комнате, смотрят на него укоризненно.
Николай Некрасов был нелюбим многими современниками ещё до случая с одой генералу Муравьёву. Самыми грозными обвинениями в его адрес были обвинения в мошенничестве. В частности, Герцен и Кавелин обвиняли Некрасова в присвоении чужих имений. Герцен до конца жизни называл Некрасова «гадким негодяем» и «стервятником», обвиняя его в присвоении имения Огарёва. Кроме того, Анненков и Кавелин обвиняли Некрасова в ограблении больного Белинского.
Другое, самое распространённое обвинение, которое предъявлялось Некрасову — это то, что он был литературным барышником. Тургенев обвинил его в том, что он купил у него «Записки охотника» за 1000 руб. и тотчас же перепродал их другому издателю за 2500 руб. Такое же мнение сложилось о Некрасове у Достоевского и Краевского, когда они узнали, что юноша Некрасов скупил у издателя экземпляры сочинений Гоголя и перепродал их по гораздо более высокой цене. Обвинение в спекуляции рукописями последовало и от Николая Успенского. Многим до такой степени бросалась в глаза эта сторона личности Некрасова, что они искренно изумлялись, когда знакомились с его произведениями. Грановский в 1853 году был весьма поражён, что такой, как он выразился, «мелкий торгаш» может быть таким «глубоко и горько чувствующим поэтом». По утверждению К. И. Чуковского, в богемной среде середины XIX века сложилось устойчивое мнение, что «Некрасов — первостатейный кулак, картёжник и весь сгнил от разврата с француженками».
Но наиболее серьёзным с творческой точки зрения было обвинение Некрасова в том, что он не верит в то, за что борется, то есть что он просто обманщик. Такое мнение было тоже весьма распространённым. В частности, это утверждали Лесков, Лев Толстой, Аполлон Григорьев, Василий Боткин, композитор П. И. Чайковский, композитор Юрий Арнольд, историк Костомаров и многие другие. «В стихах печалится о горе народном, а сам построил винокуренный завод!» — возмущались Левитов, Полонский, Авдеев. А. К. Голубев в своих воспоминаниях о Некрасове изумлялся, что тот клеймит существовавшее в Петербурге «Обжорное общество», описывает для контраста голодных, замученных бурлаков, а через несколько лет выясняется, что сам Некрасов состоял в этом обществе и объедался там наравне со всеми. Фет описывает, что Некрасов, порицая в литературе тех, кто вбивал от мальчишек гвозди остриём вверх на запятках экипажа, сам имел ровно такие гвозди на своей коляске. С пафосом обличая в своих стихах медвежью охоту, Некрасов при этом сам любил выезжать на медвежью и лосиную охоту с поварами, лакеями, сервизами и несессерами, в обществе князей и министров, сгоняя на зверя целые деревни. В той же пьесе про охоту он очень бранит порнографические стихи Михаила Лонгинова, но позднее в архиве были обнаружены поэтические послания Некрасова к Лонгинову, в которых Некрасов употребляет практически ту же лексику, за которую бранил Лонгинова. «Двойной человек» — так выразил распространённое мнение о Некрасове Александр Пыпин. Некрасов и сам иногда признавался в своей двойственности, ещё в 1855 году он писал Боткину: «Во мне было всегда два человека — один официальный, вечно бьющийся с жизнью и с тёмными силами, а другой такой, каким создала меня природа». Подозрение в двуличии вызывало у многих современников Некрасова и резкое отторжение к его творчеству, которое они не могли отделить от личности автора.
Сам Некрасов в своих же стихах говорит о себе замечательные слова:
Плачет старуха. А мне что за дело?
Что и жалеть, коли нечем помочь?..
то есть так и говорит, что мало дело до деревенских старух, ему на охоту завтра, а тут какая-то мелочь. Вот за это я и люблю Некрасова — он живой: он писал великолепные стихи, он жил бурной жизнью, брал от жизни все как мог. Поэтому и Белинского обокрал и завод построил, потому что «стихами пьян не будешь», а на сытый желудок и пишется легче.
Вот такие вот они эти господа писатели. Об этом не принято говорить в школе, мол это плохой пример для подражания. Ну да, плохой. Представьте себе школьника, который начал подражать Некрасову! Это он чего, на охоту поехал, потом обожрался, поиграл в карты и написал хорошие стихи? Ну так тоже неплохо. Но, как говорил Берлиоз в известном романе: «Это… маловероятно». Но зато такие факты из жизни писателей — это очень интересно.
Если Вы ведёте здоровый образ жизни — Вас могут растащить на органы. Если нездоровый — то на цитаты.
